Образ смерти на протяжении веков остается притягательным для культуры и искусства. Многие персонажи пришли из античности, и в их числе – древнегреческий бог Танатос, которого изображали в виде крылатого юноши в капюшоне, с погасшим факелом в руке. Он олицетворял угасание жизни.
Что такое танатос?
В общем смысле танатос – стремление к смерти на инстинктивном уровне и ее олицетворение. Термин произошел от имени античного божества, также известного как Фанатос, Танат и Фанат, чей культ на протяжении долгих веков существовал в Спарте. С древнегреческого языка его имя переводится как «смерть» (thanatos). Образ получил отражение не только в мифологии, но и в искусстве, психологии и в психоанализе. Понятие имеет несколько значений.
Танатос в философии
С точки зрения философии танатос – это влечение к саморазрушению, разложению и дезинтеграции. Вместе с Жизнью, Эросом, понятие является неотъемлемой частью бытия. Как бы человек не интерпретировал свою кончину и не представлял , он всегда задумывается лишь о том, как продлить жизнь и улучшить ее. Философские размышления на тему смерти длятся не один век. Она – постоянный объект человеческой мысли. Обостренное внимание к вопросу замечалось в нескольких временных эпохах:
- в эпоху масонства;
- во времена Федорова и Достоевского, когда велись спиритические дискуссии;
- в Серебряном веке (эмигрантская публицистика).
В русской философии – данную проблему анализирует междисциплинарное движение танатология. С 1990-х годов в Санкт-Петербурге Ассоциацией танатологов издается альманах «Фигуры Танатоса». Проблематика издания следующая:
- символы смерти;
- образы в искусстве;
- самоубийства;
- материалы международных конференций и т.д.
Танатос в психологии
В ХХ веке философские идеи Шопенгауэра и биологическая теория Вейсмана позволила сформировать образ смерти и неких ее сил. Дать ответ на вопрос, что такое танатос в психологии, пытались видные психоаналитики: Э. Вейсс, П. Федерн, М. Клейн, и др. Представление о понятии и определение термина ввел австрийский психиатр Вильгейм Штекель. Борьба живого и смертного, агрессии и деструкции фундаментальна. Она является основой существования человека и его психической деятельности. Эти два противоборствующих явления дуальны и носят в психологии имена греческих богов.
Эрос и Танатос по Фрейду
Известный психоаналитик Зигмунд Фрейд противопоставлял два влечения, инстинкта – жизни и смерти. Волю к первой выражает Эрос – инстинкт самосохранения и сексуальности. Танатос по Фрейду так же силен и функционирует на основе энергии либидо. Он может быть двух видов:
- Направленным на людей и различные предметы, и тогда он имеет форму деструктивных действий, например, вандализм, садизм и пр.
- Направленным на себя самого. Такой инстинкт выражается в и попытках самоубийства.
В своей работе «Я и Оно» (1923 г.) Фрейд подчеркивал, что в психике происходит постоянная борьба между двумя влечениями. Танатос и Эрос противодействуют друг другу, а между этими двумя инстинктами находится «Я» человека. Эрос является нарушителем спокойствия и подчиняется принципу удовольствия. А «смертные» инстинкты стремятся к покою и влекут за собою индивида.
Танатос - мифология
В греческих мифах люди пытались дать ответ на волнующие вопросы, осмыслить бытие. Так «противник» Эроса являлся порождением тьмы. Богиня ночи, мать Танатоса, носила имя Нюкта («ночь») олицетворяла собой темноту, приходящую с заходом солнца. От бога вечного мрака, Эреба, Нюкта родила сыновей и дочерей. В их числе был и Бог Смерти. Он фигурировал в сказаниях о Геракле (под именем Танат) и Сизифе. О нем упоминается в «Теогонии» Гесиода, в «Илиаде» Гомера и других античных преданиях. Бог имел собственный храм в Спарте, а его лик было принято изображать на могильных урнах.
Кто такой Танатос?
В древнегреческом искусстве бог Танатос представал в разных образах, но все они привлекательны, учитывая, что персонаж олицетворяет. Как правило, его изображают как:
- юношу с крыльями за спиной;
- в черном одеянии;
- держит в руках потухший факел и меч.
Место его обитания – Тартар и юноша находится рядом с троном Аида. Людям вестник конца является в тот самый момент, когда заканчивается срок жизни, отмеренный богинями судьбы. Посланник Аида отрезает клок волос с головы «обреченного» и относит его душу в царство мертвых. Древние греки верили, что иногда Танат дает второй шанс на жизнь.
Танатос и Гипнос
По преданиям Танатос, бог смерти, имел брата-близнеца Гипноса, и образы их неотделимы. На некоторых предметах декоративно-прикладного искусства их можно видеть как белого и черного мальчиков. По преданиям Гипнос всегда сопровождал Смерть и нес на своих крыльях сон. Спокойный, благосклонный ко всем, брат Танатоса разительно отличался от него по нраву. Если Смерть ненавидели и люди, и боги, к Гипносу относились с радушием. Особенно его любили музы. Сыновья Нюкты и Эреба несли для человека разные ценности, но значимость каждого нельзя умалять.
Зигмунд Фрейд однажды сказал: «Целью всякой жизни является смерть». Согласно суждениями великого психоаналитика влечение к гибели и разрушениям – это нормальное явление. Иначе как объясняются регулярные военные конфликты? Благодаря Эросу – инстинкту жизни, развивается культура и общий уровень жизни. Люди взаимодействуют между собой, объединяются в группы: семью, общину, государство. Но склонность к агрессии, жестокости и разрушению рано или поздно дает о себе знать. Тогда включается другой инстинкт, Танатос. Со смертью шутить нельзя, но и забывать о ней не стоит.
Страница 2
По Фрейду, Танатос есть влечение к смерти. Энергия Танатоса направлена на разрушение и прекращение жизни. Все человеческое поведение является результатом сложного взаимодействия этого инстинкта с Эросом и между ними существует постоянное напряжение. Ввиду острого конфликта между сохранением жизни и ее разрушением, другие механизмы служат цели направлять энергию Танатоса вовне, в направлении от Я. Таким образом, Танатос косвенно способствует тому, что агрессия выводиться наружу и направляется на других.
Получается, что агрессивное поведение – не только врожденное, берущее начало из «встроенного» в человека инстинкта смерти, но так же и неизбежное, поскольку, если энергия Танатоса не будет обращена вовне, это вскоре приведет к разрушению самого индивида. Но существует вероятность, что внешнее проявление эмоций, сопровождающих агрессию, может вызвать разрядку разрушительной энергии и таким образом уменьшить вероятность более опасных действий. Вывод заключается в следующем: агрессивность как неотъемлемая характеристика человека требует усмирения.
Для А. Адлера агрессивность является неотъемлемым качеством сознания, организующим его деятельность. Универсальным свойством живой материи Адлер считает соревновательность, борьбу за первенство, стремление к превосходству. Однако эти базовые влечения становятся аутентичными только в контексте правильно понятого социального интереса. Агрессивное сознание порождает различные формы агрессивного поведения – от открытого до символичного. Агрессивность, вплетаясь в контекст культуры, приобретает символические формы, связанные с причинением боли и унижением. Всякая ответная реакция является естественной сознательной или бессознательной реакцией человека на принуждение, вытекающей из желания индивида ощущать себя субъектом, а не объектом.
В русле психоаналитического подхода причиной возникновения агрессивного поведения занимался и Д.Доллард. он разработал фрустрационно-агрессивную теорию. Эта теория возникла в противовес концепциям инстинкта: здесь агрессивное поведение рассматривается как ситуативный, а не эволюционный процесс. Агрессия – это не автоматически возникающее в организме человека влечение, а реакция на фрустрацию – попытка преодолеть препятствие на пути к удовлетворению потребностей, достижению удовольствия и эмоционального равновесия. Агрессия всегда есть следствие фрустрации, а фрустрация всегда влечет за собой агрессию. Агрессия рассматривается как попытка навредить другому своим действием. При чем степень фрустрации зависит от силы мотивации к выполнению желаемого действия, значительности препятствия и количества целенаправленных действия.
Помимо основных понятий агрессии и фрустрации, рассматриваемых неразрывно, теория оперирует также ключевыми понятиями торможения и замещения. Торможение – это тенденция ограничить или свернуть действия из-за ожидаемых отрицательных последствий. Торможение любого акта агрессии прямопропорционально силе ожидаемого наказания. Кроме того, торможение прямых актов агрессии почти всегда является дополнительной фрустрацией, которая вызывает агрессию против человека, воспринимаемого как виновник этого торможения.
Замещение – это стремление участвовать в агрессивных действиях, направленных против какого-либо другого лица, а не истинного источника фрустрации.
Развитие советской психотехники
Одним из направлений прикладной психологии, переживавшим в 20-30-е годы в СССР бурное развитие, была психотехника. Авторитет и влияние ее в этот период были столь велики, что есть все основания определить ее не как обычную научно-прикладн...
Эффект возвращения к прочитанному тексту.
Существует два вида чтения: интенсивное чтение литературного произведения, когда книга много раз берется с полки и перечитывается, и экстенсивное чтение, которое означает не качественное, а количественное (в противоположность интенсивному...
Результаты исследования по методике "Изучение
высших чувств"
Целью данной методики было изучение особенностей высших чувств школьников. После обработки результатов у нормальных детей получилось следующее: описывая картину Н.Я. Яблонской “Утро”, ребята не просто описали все увиденное, а продемонстри...
Когда в зрелых работах Фрейд подобрал новые термины для своего учения, проблема осталась нерешенной. Тогда он увидел действующими в человеке три различные силы: Es, т. е. совокупность либидозных побуждений; Super-Ego, т. е. совокупность запретов, раз за разом внушаемых человеку с первых лет жизни и сопровождающих затем ее всегда в более или менее осознанной форме, составляя то, что называют «моральным сознанием»; и Ego - личность, являющееся результатом прилаживания и частичного и неустойчивого равновесия двух других элементов, находящихся в противоречии. Но здесь также все трудности остаются на своих
местах. Как может Ego сформироваться как таковое и воздействовать на Es, если оно лишь «организованная часть Es»? И как может сформироваться Super-Ego и моральное сознание как общественное образование, если единственной всеобщей и постоянной силой, которая действует в людях, является сила Es?
Быть может, осознание этих трудностей подтолкнуло Фрейда в последние годы его жизни к тому, чтобы дать новую формулировку своему учению, в которой всегда вдохновлявший его дуализм вводится в само Es, т. е. в область бессознательных побуждений. Тогда Фрейд сделал допущение, что побуждения бывают двух видов: те, которые стремятся сохранить и объединить и, следовательно, являются «эротическими» как раз в смысле Эроса из платоновского «Пира» или, обобщенно говоря, сексуальными; и те, которые, напротив, стремятся разрушить и убить, подпадая под название агрессивных или деструктивных. Таким образом, в борьбе между Эросом и Танатосом Фрейд видел сконденсированной всю историю человеческого рода. И когда Эйнштейн, перед лицом разнузданного насилия национал-фашизма и надвигающейся опасности мировой войны, спросил у Фрейда, существует ли возможность управлять психической эволюцией людей так, чтобы они стали способны сопротивляться психозам разрушения и ненависти, Фрейд ответил, что нет надежды
полностью подавить агрессивную тенденцию, но можно лишь пытаться господствовать над ней, препятствуя ей находить выражение в войне. «Идеальным состоянием, - писал Фрейд, - естественно, было бы человеческое сообщество, которое бы подчинило собственную импульсивную жизнь диктатуре разума. Ничто иное не смогло бы осуществить столь совершенного и столь прочного единения между людьми даже при отсутствии эмоциональных связей между ними. Но, по всей видимости, это - утопическая надежда». Она действительно утопическая и, более того, абсурдная, если придерживаться точки зрения Фрейда. Что такое некий «разум» и откуда он может взяться, если в человеке существуют и действуют лишь две инстинктивные силы - Эрос и Танатос? Конфликт между любовью и ненавистью, согласно Фрейду, должен будет длиться вечно, как уже изрек в V веке до н. э. Эмпедокл из Агригента.
5. Психоаналитическая революция
За сорок лет, прошедших со дня его смерти, постепенно исчез тот аспект учения Фрейда, который он считал необходимым для жизни индивида и сообщества, - присутствие и действие Super-Ego и защита, которую, вдохновляясь им, Ego должно выставлять против импульсов, борю-
щихся в бессознательном. Это случилось потому, что в Super-Ego видят организацию современной цивилизации в ее худших аспектах, прежде всего в ее способности подавлять желания индивида, а в Ego - искусственный продукт этого общества, средство или инструмент, способный сохранять его. Дуализм между инстинктивным бессознательным, с одной стороны, и Я и SuperEgo - с другой, в который всегда верил Фрейд и который на последней фазе стал дуализмом между благотворным и вредоносным инстинктами, в современной критической литературе превратился в дуализм между всегда благотворным и приносящим счастье и свободу инстинктом и цивилизованным обществом, которое с трудом его усмиряет и подавляет. Адорно упрекал Фрейда в том, что он был сторонником буржуазного осуждения инстинкта и непоследовательно колебался между отрицанием отказа от инстинкта как подавления, противоречащего реальности, и превознесением этого отказа как сублимации, являющейся движущей силой культуры («Minima Moralia», 1951 г.). В противовес дуализму Фрейда Маркузе восхвалял «мощь объединяющего и несущего удовлетворение Эроса, закованного в кандалы и истощенного больной цивилизацией», и утверждал, что свободный Эрос не препятствует цивилизованным отношениям, а «лишь отвергает сверхрепрессивную организацию человеческих отношений в обществе, над которым господству-
==84
ет принцип, являющийся отрицанием принципа удовольствия» («Эрос и цивилизация», 1955 г.). Эти идеи повторялись и распространялись авторами всех калибров и тенденций, которые сделали из них идеологию, господствующую в широких слоях современного общества. Норманн О. Браун в знаменитой книге «Жизнь против смерти. Психоаналитический смысл истории» (1959) выразил в наиболее яркой форме основное положение «психоаналитической революции», являющейся следствием этих идей. «Если мы верим вместе с Фрейдом в бессмертную силу наших вытесненных желаний, изменение действительности может быть единственным разумным ответом Я на противоречие между этой деятельностью и принципом удовольствия, который неограниченно царствует в Es». Психоанализ должен превратиться в проект по изменению человеческой цивилизации, проект, который должен восстановить жизнь неограниченного удовольствия, игры, наслаждения вне и против труда, общественного порядка и дисциплины организующего ума.Я должен вступить в союз с Es против общества, которое находится под защитой SuperEgo. Такова основная мысль Брауна. Но, безусловно, Фрейд не смог бы принять ее. Как можетЯ вступить в союз с Es и бороться с Super-Ego, не будучи низведенным до уровня Es и не перестав быть Я?
Выкладываю некоторые моменты лекции «О Танатосе» (прочитана для активистов «Сути времени» и «Культурного фронта» в Перми 27.01.2013).
Сначала – тезисы:
1) Учение о влечении к смерти превращает психоанализ в философию души. Фрейд отказывается от «всесексуальности» психоанализа и описывает жизнь души, историю общества и культуры как вечный бой любви и смерти – Эроса и Танатоса. Само понятие «либидо» означает в рамках этой теории не сексуальное влечение, а психическую силу, объединяющую людей – любовь в самом широком и самом гуманистическом смысле.
2) Разрабатывая эту теорию, Зигмунд Фрейд проходит путь от трагической сосредоточенности на смерти и размышлений о нашей заброшенности в жизнь как некую «темницу» – к воспеванию любви. Фрейд приходит к мысли: любовь побеждает смерть
.
3) В неявном виде полемика вокруг теории Танатоса возвращает нас к древнейшему спору о природе зла. Главный оппонент Фрейда Конрад Лоренц стоит на «монистических позициях» и отказывает злу в бытии, Фрейд же занимает позицию дуалистическую, в которой зло оказывается одним из первоначал бытия.
4) Эрих Фромм переосмысливает концепцию Танатоса. Он отметает учение о двух инстинктах и развивает учение о страстях – исключительно человеческих влечениях. В душе человека, в его истории и культуре борются регрессивные и прогрессивные страсти, в предельном виде – страсть к жизни и страсть к смерти. Эти страсти являются ответом человека на всеобщую экзистенциальную ситуацию: человек обнаруживает себя в мире обособленным, одиноким, смертным, выделенным из мира своей разумностью. Он может стать собой либо через любовь и созидание, либо через отрицание и деструкцию. Таким образом, можно говорить о Танатосе не как об инстинкте, а как о свойственной человеку деструктивной страсти.
5) Предшественница психоаналитической теории деструктивности Сабина Шпильрейн, отец психоанализа Зигмунд Фрейд и философ-психоаналитик Эрих Фромм, в конечном счёте, сходятся в том, что деструктивность есть глубинное желание вернуться в некую первоматерию, которая в психической жизни предстаёт как «море» или мифическая «праматерь». Это тяга вернуться во тьму вне пространства и времени, в мир пред-жизни.
6) Деструктивная страсть связана с сексуальными извращениями и определёнными психическими девиациями – с нарциссизмом, аутизмом, садизмом, мазохизмом, «анальным либидо», инцестуозным влечением, некрофилией.
7) Танатос заявляет о себе в культуре через некоторые мифологические образы и культы (в том числе мифологии и культы богини-матери), но даёт знать о себе и в культуре Нового и новейшего времени. Сабина Шпильрейн прочитывала тексты Ницше как своего рода исповедь о деструктивном опыте и проповедь о ценности этого опыта. «Некрофильская» страсть выражается в различных мотивах смерти, фетишизировании предметов погребального ритуала, в образах трупов и расчленённых тел, а также в образах главного заместителя мёртвой материи – экскрементов.
Дальнейший текст предназначен для тех, кому интересны детали и кто готов потратить время на обсуждение психоаналитических теорий деструктивности.
Расхожий термин «Танатос» (от имени одного из богов смерти в античной мифологии) отсылает к учению Зигмунда Фрейда о дуализме первичных влечений. Поведением человека управляют два первичных инстинкта – инстинкт жизни и инстинкт смерти. Иногда их называют Эрос (этим термином охотно пользовался и сам Фрейд) и Танатос (это понятие не встречается в текстах Фрейда, но есть оно уже в работах Вильгельма Штекеля – ученика Фрейда, писавшего о Танатосе за несколько лет до того, как основатель психоанализа сформулировал свою дуалистическую теорию). Строго говоря, учение о двух влечениях плохо соотносится с классической версией фрейдизма и не получает серьезного развития в психоаналитической теории после Фрейда. Сам же Фрейд никогда от неё не отказывался и даже все более убежденно писал об инстинкте смерти.
Фрейдизм и тема деструктивности
Главный вклад австрийского ученого в развитие наук о человеке – это создание глубинной психологии . Фрейд рассматривал внутренний мир человека, располагающийся за пределами сознания. Предметом психоанализа стали глубинные пласты психики, хранящие память о ранней истории индивида, заключающие ответ на вопрос: «Почему я такой?» Фрейд пытался постичь устройство «души», психического аппарата, в котором сознание составляет лишь самый поверхностный слой. Он ищет ответ на вопрос: что такое «Я» и что есть во мне, помимо «Я»? Он проникает иной раз в те фрагменты памяти, которые свидетельствуют о периоде, предшествующем стадиям формирования личности.
Теория влечения к смерти, созданная в 1920-м году, стала переходом к самому углубленному рассмотрению природы «души». Можно даже сказать, что в этот период Фрейд ставит вопросы, волновавшие Блаженного Августина, – вопросы не только о структуре, но и о происхождении души.
Но сначала – о фрейдизме до теории «влечения к смерти». Фрейд полагает, что все самые мощные бессознательные влечения носят сексуальный характер. Энергию таких влечений мыслитель называет «либидо». Фрейд изначально мыслил дуалистично , разделяя и противопоставляя сексуальные влечения (либидонозные) и влечения «Я» (направленные к самосохранению). Первыми управляет «принцип удовольствия», вторыми – «принцип реальности». В психическом аппарате действует некая «цензура», изгоняющая представления и влечения, противоречащие влечениям «Я» или «принципу реальности». Значительная часть психических заболеваний связана с конфликтом между либидо и «Я». Лечение таких заболеваний предстает как своего рода просветительская практика – необходимо помочь сознанию пациента овладеть бессознательными представлениями. Классический психоанализ – дитя просветительской культуры.
Этот океан бессознательного в значительной мере формируется в первые годы жизни индивида. Ребенок испытывает удовольствия, связанные с различными зонами своего тела. До того как у него сформируется нормальное «генитальное либидо», его развитие проходит прегенитальные фазы (анальную и оральную). Важнейшими понятиями классического фрейдизма являются «нарциссизм» (либидо направлено на «Я») и «Эдипов комплекс». Ребёнок первоначально связывает удовольствия с образом матери и получает запреты от отца; эта коллизия преодолевается по ходу нормального развития индивида, но она является базовой для формирования либидо: в ситуации «Эдипова комплекса» индивид учится любить и принимать запреты, учится преодолевать конфликты, согласовывать «принцип удовольствия» с «принципом реальности». Патологическое развитие связано с регрессом или задержкой в «прегенитальных фазах», в коллизиях «Эдипова комплекса», в скорлупе «нарциссизма». Многих отталкивает «всесексуальность» фрейдизма и в особенности – теория детской сексуальности. Между тем, Фрейд, вероятно, преувеличивая роль либидо, обнаружил важнейший пласт психических переживаний, которые очевидным образом связаны с невротическими состояниями. Какова эта связь, будет выясняться в ходе профессиональных дискуссий, но отрицать значимость факторов сексуального развития при формировании психических патологий, по-видимому, неконструктивно.
Мы увидим, что Фрейд постепенно покидает рамку «всесексуальности», но происходит это довольно медленно. Мы можем обратить внимание на три источника интересующей нас концепции.
(1) В 1911 году опубликована объемная работа Вильгельма Штекеля «Язык сновидений». Ученик Фрейда пытается развить методики интерпретации сновидений посредством обзора и классификации основных символов сновидения. Штекель обратил внимание на многообразие являющихся во сне символов мортального характера, знаков, репрезентирующих представления о смерти. В частности, к таким символам смерти он относил образы закрытых помещений, тесных комнат, действия, связанные с отдалением в пространстве (уйти вдаль, выйти из помещения и т.д.). Исследователь пытается обосновать концепцию биполярности психических представлений, согласно которой представления существуют только в антитетических связях с противоположными представлениями. Сексуальные влечения, по Штекелю, должны сосуществовать с навязчивыми представлениями о смерти. Сама идея о «биполярности» представлений ближе по духу к нарождавшемуся структурализму и сегодня была бы названа скорее «бинарностью». Знаки языка в рамках структурной семиотики могут выполнять свою функцию быть знаками, только если они противопоставлены каким-то другим знакам (условный пример: чтобы функционировало понятие «отец», должно быть и понятие «мать» – в противном случае и отец и мать будут сливаться, скажем, в понятии «родитель»).
(2) В 1912 году выходит статья Сабины Шпильрейн «Деструкция как причина становления». Сам Фрейд впоследствии ссылался именно на эту работу, отмечая, правда, что она осталась ему непонятной, но многое из его новых идей, как кажется самому Фрейду, звучало уже здесь. Сабина Николаевна Шпильрейн (1885 – 1942) родилась в Ростове-на-Дону в богатой еврейской семье. По окончании гимназии, в связи с явными признаками психического расстройства, была отправлена на лечение в Европу; в клинике в Цюрихе она становится пациенткой Карла Густава Юнга, а впоследствии – его ученицей. Имя Сабины Шпильрейн часто вспоминают в контексте её скандальных отношений с тогда еще начинавшим аналитиком Юнгом, однако интересно возможное интеллектуальное влияние, которое оказало на Юнга общение с этой неординарной женщиной. Рассматривая ее статью, мы увидим, что в ней содержатся идеи, близкие к созданной Юнгом впоследствии аналитической психологии. Кстати, отметим, что, на наш взгляд, ссылка Фрейда на статью Шпильрейн «Деструкция как причина становления» выглядит довольно странно: разработанная Фрейдом теория очень далека, на первый взгляд, от оригинальной концепции Сабины Шпильрейн.
Итак, исследование Шпильрейн. Обратившись к биологическим фактам, мы видим, что сексуальный акт связан со смертью: у примитивных существ момент размножения и смерти совпадает, у некоторых животных рождение потомства означает смерть особи. У человека мортальный характер секса не очевиден, однако в человеческом размножении также присутствует смерть половых клеток при их соединении. «Было бы невероятно, чтобы индивид не подозревал об этих процессах разрушения и перестройки в своем организме, хотя бы в соответствующих чувствах ».
Психоанализ учит о либидонозном характере бессознательных влечений. Сабина Шпильрейн принимает этот тезис, однако открывает в либидо иное содержание: секс и смерть неразрывны в бессознательном, а вместе они представляют некий зов рода (позыв к деструкции в размножении во имя продолжения рода). В различных бессознательных представлениях сама эта сфера бессознательного предстает нередко в образах моря (в котором растворяется человек) или матери («эдиповское» понимание матери здесь движется к всеобщемифологическому, мать персонифицирует род). «Картина моря («матери») – это одновременно и картина глубины бессознательного, которое живет одновременно в настоящем, прошлом и будущем времени, для которого все места сливаются друг с другом (в месте происхождения) и для которого противоположности означают одно и то же. В этой праматери (бессознательном) хочет раствориться каждое из нее дифференцированное представление, т.е. оно хочет преобразоваться в недифференцированное состояние ».
Таким образом, сексуально-деструктивное влечение есть влечение к бескрайней родовой стихии, нерасчлененному пространству-времени происхождения. Соответственно, в человеке, помимо индивидуальной психики, живет психика родовая. На основе этой схемы строится концепция тяжелых психических расстройств: истерия – это гипертрофия «Я», шизофрения – восстание «Мы». Анализ конкретного шизофренического случая показывает, как «Мы» (иногда переходящее в «Они») наступают на личность, постепенно захватывают ее. Характерное настроение при шизофрении: «Я чужой самому себе», что значит: «они» овладели личностью. По мнению Шпильрейн, шизофрения – это своего рода «богатство» психической жизни.
В родовой психике заключена память народов – та, что отражается в мифологических представлениях. В целом, «родовая Душа хочет ассимилировать современную Я-душу в то время, как Я, да и каждая его частица, обладает стремлением к самосохранению в настоящей форме ». Но Я обладает и «тоской по возвращению к истоку», оно ищет наиболее безболезненных форм растворения в родовом начале. Таким образом, Шпильрейн вовсе не пересматривает классический дуализм либидонозного бессознательного и «Я» с его инстинктом к самосохранению. Просто либидо становится носителем амбивалентного сексуально-деструктивного влечения. «При неврозе составляющая разрушения перевешивает и выражается во всех симптомах сопротивления жизни и естественной судьбе ». Мимоходом Шпильрейн отмечает, что саморазрушение может быть перенаправлено, т.е. заменено разрушением жертвы.
В статье Сабины Шпильрейн значительное место уделено психоаналитическому анализу мифов и литературных произведений. Сам творческий акт трактуется как приобщение к родовой душе («морю», матери) и воплощение в произведениях добытых из родовой психики содержаний. Особенно подробно и талантливо анализируется творчество Фридриха Ницше – главным образом, на материале книги «Так говорил Заратустра». Доказывается, что организующим для всех ницшеанских образов является стремление к возвращению к Матери, морю, беспощадному родовому началу. Желание слиться с родовой душой, с океаном нерасчлененных сексуально-деструктивных представлений превращается в философии Ницше в страсть к познанию. В действительности, под маской познания истины здесь выступает опыт пребывания в «матери», в темной стихии бессознательного. Идея Ницше о сверхчеловеке – это требование обновления через саморазрушение. Вся философия Ницше предстает как воплощение «деструкции-становления».
(3) Фрейд не мог не заметить новых веяний в психоанализе, не мог игнорировать саму необходимость анализировать деструктивное начало. На самом деле, первые размышления о деструктивности появляются уже в его работе «Три очерка по теории сексуальности» (1905) и повторяются во многом в одной из обобщающих теоретических работ «Влечения и их судьба» (1915). В этих работах не проясняется ещё вполне характер отношений между либидо и агрессией: Фрейд готов объединить их (пойти по пути Шпильрейн), но допускает и мысль, что агрессия может иметь автономный источник. По большей части, как считает в этот период Фрейд, агрессивность коренится в инстинктах «Я».
В 1915 году Фрейд выступает с докладом «Мы и смерть». Содержание доклада не имеет особой концептуальной ценности, сам автор утверждает, что здесь он акцентирует некоторые идеи, изложенные в книге «Тотем и табу» (1913). Фрейд характеризует наши бессознательные представления о смерти, которые можно обобщить в двух тезисах: в глубине души мы не знаем о своей смертности (не верим в свою смерть) и в то же время мы желаем смерти другим (для достижения собственных целей). Такие представления были свойственны первобытному человеку – они сохраняются в сфере бессознательного. Значение этого доклада в том, что он свидетельствует о растущем интересе Фрейда к данной тематике. Вполне вероятно, что интерес этот был пробужден Первой Мировой войной. От этого момента можно отсчитывать совершенно новый этап истории фрейдизма. Психоанализ (как первый вариант глубинной психологии) изначально решал проблемы, выходящие за границы частной науки – он заново открывал человека, постигал неизведанное в душевном мире. В какой-то момент это познание потаённого в человеке должно было покинуть границы эмпиризма и смело продвинуться к выдвижению далеко идущих гипотез.
«По ту сторону принципа удовольствия»
Мы видим, что тема деструктивности интересовала Фрейда давно, что она поднималась его последователями. И вот, в 1920-м году Фрейд создает один из самых сложных и запутанных в своем творчестве текстов – эссе «По ту сторону принципа удовольствия».
Фрейд напоминает о том, какую роль занимает в теории психоанализа принцип удовольствия и предлагает рассматривать удовольствие как снижение психического возбуждения, а неудовольствие – как высокую степень возбуждения. Достичь удовольствия значит привести психическую систему в равновесие с минимумом возбуждения. Однако оказывается, что существует нечто «по ту сторону принципа удовольствия».
Во-первых, сновидения травматиков (возвращение к травматическому эпизоду во сне) вовсе не соответствуют правилу исполнения желаний, как все прочие сновидения в концепции Фрейда. Во-вторых, в ходе психоаналитической работы пациент нередко проецирует на отношения с врачом те болезненные ситуации, которые вызвали некогда невроз. Для чего же пациент желает переживать страдания снова? Любопытен предложенный Фрейдом взгляд на так называемую «несчастную судьбу», которая «преследует» многих невротиков: они постоянно воспроизводят в жизни ту ситуацию, которая стала первопричиной страданий. Итак, в-третьих, феномен «несчастной судьбы». Ещё один факт, анализируемый автором, – зафиксированная им детская игра, в ходе которой ребенок постоянно разыгрывает уход матери, по-видимому, вовсе не желательный для ребенка. Это – в-четвёртых. Эти факты свидетельствуют, что «по ту сторону принципа удовольствия» лежит загадочный принцип повторения .
Зайдя в видимый теоретический тупик, Фрейд оговаривает: «Теперь следует спекуляция, часто далеко заходящая, которую каждый, в зависимости от своей собственной установки, может принять или отвергнуть ». Далее автор пытается говорить как бы на языке биологии, но на деле – он уже вторгается в область философии. Об этом, собственно, он и предупредил читателя.
Фрейд описывает некий идеальный организм как «пузырек», восприимчивый к раздражениям. Воздействия исходят как извне, так и изнутри. Вследствие постоянных раздражений из внешнего мира поверхность сильно меняется, она в какой-то момент так мощно должна быть деформирована этими воздействиями, что верхний слой «пузырька» в существенной степени отмирает и оказывается уже почти нечувствительным к воздействиям. Именно этот слой между внутренним и внешним пространствами становится сознанием и системой восприятия. На поверхности, над уровнем «прожженного» воздействием сознания, должна образоваться защита, предохраняющая от внешних вторжений. Вообще же все поверхностные слои как бы оберегают внутреннее содержание. Происходящее внутри доносится до сознания (напомним, значительно деформированного) как удовольствия–неудовольствия. Фрейд здесь не говорит прямо, но подразумевает, что система сознания есть огрубевшая корка, покрывающая подлинную, сложную внутреннюю жизнь.
Травма – это раздражение извне, «пробивающее» защиту, врывающееся во внутреннюю жизнь. Этот бурный поток пришедшего извне «существо» должно «связать», освоить – для этого оно стремится его повторять. Несвязанными остаются и первичные позывы, исходящие из организма. Повторения – это попытки овладеть уже проникшими раздражениями.
Принцип повторения говорит о том, что психическая жизнь стремится к покою. О том же, в сущности, свидетельсвует тяга к удовольствиям, если понимать последние как снижение возбуждения. Фрейд называет это «принцип нирваны» (нирвана, а не Танатос!).
«Когда-то в неживой материи каким-то ещё совершенно невообразимым силовым воздействием были пробуждены свойства жизни. <…> Возникшее тогда в до тех пор неживой материи напряжение, стремилось уравновеситься; так был дан первый первичный позыв – возвращения в неживое. <…> Возможно, что в продолжение долгого времени живая материя все снова создавалась и снова легко умирала, пока руководящие внешние воздействия не изменились настолько, что принудили оставшуюся в живых субстанцию к все более широким отклонениям от первоначального образа жизни и к все более сложным окольным путям достижения конечной цели – смерти ».
Принуждение к жизни сформировало сложную систему инстинктов, многие из которых служат «для того, чтобы обеспечить организму его собственный путь к смерти и не допустить других форм возврата в неорганическое, кроме имманентных ». Почему организм должен прийти к смерти лишь «собственным путем» – из работы не вполне понятно. Возможно (вспомним доклад «Мы и смерть»), организм не знает, что идет к смерти, его направленность не связана с представлениями о конечной цели пути. Во всяком случае, сам Фрейд внятного объяснения столь странному поведению живого (которое хочет стать неживым, но стремится к самосохранению) не дает. «Остается только желание организма умереть на свой лад; и эти сторожа жизни [инстинкты самосохранения] первоначально были спутниками смерти ».
В то же время у самых простейших организмов обнаруживается тяга к слиянию с себе подобными, к соединению живого вещества. Это – инстинкт, противоположный смерти, выражением которого у человека является сексуальный инстинкт. «Жизненный процесс индивида ведет к уравнению химических напряжений, т.е. к смерти; и в то же время соединение с индивидуально-различной живой субстанцией увеличивает эти напряжения, вводит, так сказать, новые витальные разногласия, которые должны быть в дальнейшем изжиты ».
Изначально постулировался дуализм влечений «Я» и либидо. Теперь все жизненные стремления (как собственно сексуальные, так и нарциссические – когда либидо направлено на «Я») можно назвать Эросом. Ему противостоят первичные позывы к смерти.
Попытаемся связать все положения данной работы. Индивид стремится к абсолютному покою, смерти, противясь всем раздражениям извне. Удовольствие как снятие возбуждения есть проявление инстинкта смерти. Жизнь проявляет себя через неудовольствия ("витальные разногласия, которые должны быть... изжиты"). Повторение же выступает как процесс, в котором тяга к покою выступает лишь более очевидным образом, чем в механизме удовольствия. На объяснении повторения создается модель, которая служит объяснением и для принципа удовольствия. Либидо же, точнее Эрос, есть сила, создающая дополнительные напряжения, продлевающие жизненный процесс.
Кажется, до сих пор никто не обращал внимания на то, как взаимодействуют ранняя и поздняя дуалистические теории в рассматриваемом тексте. Дуализм инстинктов «Я» и сексуальных влечений не снимается полностью. Инстинкты к самосохранению объявлены «спутниками смерти». В самом тексте Фрейд неоднократно использует понятия «инстинкты смерти» и «позывы Я» как синонимы. Здесь, в неявном виде, даётся метафизическое истолкование «Я». Заключенное в некую темницу «жизни», атакуемое изнутри и снаружи, Я желает одного – «нирваны». Оно не хочет получить смерть из внешнего мира, оно избегает всех его воздействий, оно – мучимое силой, принудившей его к жизни, создавшей этот мир раздражений. Я – это смерть, воистину ничто, ставшее нечто, но желающее обратиться снова в ничто. Это ноль и пустота. Я – это бездонная разверзнутость в небытие, в вечный покой.
Возможно, именно самонаблюдения автора (которыми он нередко пользовался в своих работах – как правило, выдавая их за случаи со знакомыми) породили эту мрачную концепцию. Внутренняя сосредоточенность на смерти заставила Фрейда искать в психическом аппарате влечение к нирване, противоречившее всему, что знал до этого психоанализ – грандиозному миру, созданному сексуальным влечением. В то же время такая трактовка «Я» отнюдь не является единственной в работе. Мысль о тесной связи «Я» и «принципа нирваны» осталась в подтексте.
Развитие теории
В работе «Я и Оно» (1923) Фрейд разрабатывает новый аппарат для описания психической реальности. Я не буду комментировать этот текст подробно, но укажу на два момента. Во-первых, автор явно стремится ввести новую терминологию, перейти от противопоставления «сознания – бессознательное» к схеме «Я – Оно – Сверх-Я». Это уже превращает психоанализ в новую философию души. Во-вторых, здесь Фрейд решительно отрывает «Я» от инстинкта смерти.
Теперь подлинным «домом» обоих первичных инстинктов оказывается «Оно», они проникают в «Я» и «Сверх-Я». Два инстинкта становятся строительным материалом для всего психического аппарата, который, правда, строится под воздействием внешнего мира – по проекту, так сказать, неприступной крепости, оберегающей с помощью вторичных систем (таких как восприятие, сознание) главных обитателей. Рассматриваемая статья – это развёрнутая трагедия «Я», которое растет и крепнет от противоречий между «Оно» и внешним миром. «Я» пытается подчинить себе «Оно» самыми разными средствами, то вытесняя слишком опасные желания, то идентифицируя себя с объектом желаний (как бы обращаясь к «Оно»: «Полюби меня»). «Я» страдает от мощных энергий Эроса и инстинкта смерти, от требовательности «Сверх-Я» (говорящего голосом отца: «Ты должен… Ты не имеешь права… Ты не смеешь… У тебя есть обязанности…»). Таким образом, Фрейд сохраняет некоторый трагизм и покинутость «Я», обрисованные в «По то сторону принципа удовольствия», но теперь уже однозначно освобождает «Я» от роли источника смерти. «Я» вынуждено жить в мире дуализма Эроса-Смерти, примиряя и комбинируя их друг с другом, чтобы ни одно из этих начал не разрушило изнутри весь психический мир.
То, что подавалось как смелые гипотезы, становится со временем для Фрейда базовыми объяснительными схемами – прежде всего, моделями, объясняющими насилие и деструктивность. В «Экономической проблеме мазохизма» (1924) Фрейд описывает, как либидо отводит влечение смерти вовне, к посторонним объектам. Задача либидо – борьба со смертью; именно под действием либидо инстинкт смерти превращается во внешнюю агрессию. Впоследствии Фрейд всегда говорит о взаимодействии первичных инстинктов, именно их сочетание объясняет разнообразие психической жизни и поведения.
В работе «Недовольство культурой» (1930) Эрос трактуется как универсальная сила, выходящая далеко за пределы сексуальных влечений, он «творит единое из многого». Эрос предстает как любовь во всей полноте этого понятия. Противоположный инстинкт реализуется как агрессия, требующая удовлетворения. Любовь и смерть предстают уже как два универсальных влечения – объединять живое вещество и разрушать объединения. Конечно, в реальности любовь и смерть слиты и выступают в спутанных сочетаниях. Сам инстинкт смерти доступен для наблюдения лишь в его взаимодействиях с Эросом (садизм, мазохизм). Часто он, действительно, служит «Я», поскольку активно проявляет себя в реализации нарциссических влечений. Таким образом, в человеке есть начало, мешающее нам любить друг друга. Именно для подавления этого начала, для преодоления его служит культура, но вражда и агрессия выступают как вечные атрибуты человека. Они проявляют себя в национальной или классовой ненависти. Коммунистические идеи об искоренении частной собственности, по мнению Фрейда, не ведут к миру и любви, поскольку агрессия коренится не во внешних обстоятельствах, а в самом естестве человека.
Эрос и смерть в своем взаимодействии создали культуру: «У нас сложилось представление, что культура есть процесс, завладевший человечеством, – мы все еще находимся под обаянием этой идеи. Процесс этот состоит на службе у Эроса, желающего собрать сначала отдельных индивидов, затем семьи, племена, народы, нации в одно большое целое, в человечество. Почему так должно происходить, мы не знаем; таково дело Эроса. Человеческие массы должны быть либидонозно связаны; одна необходимость, одни выгоды совместного труда их бы не удержали. Этой программе культуры противостоит природный инстинкт агрессивности, враждебности одного ко всем и всех к каждому. Агрессивное влечение – потомок и главный представитель инстинкта смерти, обнаруженного нами радом с Эросом и разделяющего с ним власть над миром. Теперь смысл культурного развития проясняется. Оно должно нам продемонстрировать на примере человечества борьбу между Эросом и Смертью, инстинктом жизни и инстинктом деструктивности ». Обратите внимание на то, в каком контексте употребляется здесь термин «либидо»: «Человеческие массы должны быть либидонозно связаны…»
Мы видим, как инстинкт смерти, истолкованный как самая суть «Я» в 1920-м году, превращается десятилетие спустя в негативную силу истории и культуры, порождающую ненависть между индивидами, нациями, классами. В сердце этой вражды – огромная воля к разрушению жизни (теперь уже не своей только, а жизни вообще). Столь же универсальной силой выступает любовь – воля к объединению всех людей.
В 1932-м году Фрейд пишет эссе «Неизбежна ли война? (Ответ Альберту Эйнштейну)». Здесь мыслитель включается в общеевропейскую дискуссию о причинах войны. Он, как несложно догадаться, снова излагает (в популярной форме) свою теорию дуализма первичных влечений: Эросу, направленному объединять и сохранять, противостоят деструктивные влечения, чья цель – разрушать и убивать. Влечения эти сложно изолировать, и даже более того – влечение к смерти лишь тогда становится разрушительным влечением, когда обращается наружу, к объектам, что происходит при посредстве «особых органов». Тем не менее, именно этот инстинкт смерти предопределяет «неизбежность войны». Однако мы можем направить против войны Эрос, чьей задачей и является сдерживать и побеждать смерть. Таким образом, в данном тексте Фрейд не просто говорит о действии закона дуализма, а о возможностях нашей свободы в пределах этого дуализма, о наших силах использовать Эрос против Танатоса .
Контексты
Главным оппонентом Фрейда становится биолог Конрад Лоренц – один из основателей этологии. В книге «Агрессия (так называемое зло)» доказывается, что агрессивный инстинкт отнюдь не деструктивен, он поставлен природой на службу жизни. Никакого инстинкта смерти с позиций биологии нет и быть не может. Всё, что создано Великими Конструкторами (изменчивостью и отбором) есть благо. Как Фрейд неловко и не вполне корректно вступает на поле биологии, так Лоренц обнаруживает местами поверхностность и некомпетентность в вопросах психологии. Эрих Фромм был убеждён, что Лоренц, споря с Фрейдом, не удосужился даже прочитать труды последнего и был знаком с ними по пересказам. От себя добавлю: если бы Лоренц прочитал тексты Фрейда, то, вероятно, обрушился бы на них с гораздо более жёсткой критикой.
В заголовке своей книги («так называемое зло») Конрад Лоренц ставит принципиально важную проблему об отношениях проявлений агрессии к морально-этической категории «зла». В действительности, в основании теорий отцов психоанализа и этологии лежат различные концепции зла как такового. Речь идет об имплицитном воспроизведении метафизических концепций добра и зла, заявленных прежде в религиозных учениях. Поскольку такие метафизические концепции универсальны, т.е. постоянно воспроизводятся в одном и том же спектре возможностей, мы имеем право сопоставить теории деструктивности с теориями зла в религиозных онтологиях.
В действительности, вопрос о природе зла решается западной мыслью в двух парадигмах – монистической и дуалистической. Фрейдовская тяга к дуализму и изначальная склонность Лоренца к монистическим объяснениям позволяет выдвинуть гипотезу о том, что в теориях деструктивности, возникших в XX веке, воспроизводятся в общих чертах более древние парадигмы. Спор о природе зла в европейской мысли протекал в рамках полемики между христианским вероучением и учениями гностическими (особенно в эпоху поздней античности и раннего средневековья). Спор этот оформил христианскую Теодицею (концепцию оправдания Бога), т.е. ответ на вопрос: почему Бог допускает зло?
Лоренц, воспевая благость Великих Конструкторов и непогрешимость эволюции, возвращает нас к христианской Теодицее. Никакого зла нет. Агрессия – «так называемое зло». Человек же волей своей уклоняется от мировой гармонии, а задача Лоренца – найти пути преодолеть это уклонение. Зла НЕТ.
Зигмунд Фрейд, напротив, мыслит в парадигме дуализма, он словно блуждает в извилистых поворотах познания зла. В «По ту сторону принципа удовольствия» предлагается, так сказать, «пара-гностическая» концепция. Бытие индивида вызвано некой чуждой силой. Жизнь навязывает индивиду свои обстоятельства, проявляемые как раздражения. Жизнь чужда «Я», неведомая сила вырвала его из неорганической целостности. Мысль о желании «Я» вернуться в неорганическое состояние явно близка к гностической трактовке духовного «зова», в то время как прочие желания и потребности находятся в ведении низших уровней человеческого естества. Деструкция при этом оказывается не «злом», а тягой к подлинному.
В последующих работах Фрейд находит возможность преодолеть мрачное, пессимистическое понимание деструктивности в рамках дуализма. Действительно, человеческий мир предстает в борьбе Эроса и смерти, любви и насилия. Обе силы первичны, в некотором смысле субстанциальны. При этом Эрос – это благо, именно он создает общество и культуру в борьбе со смертью. Фрейд трактует зло в рамках мобилизующей идеи «вечного боя». Мир людей создан благим началом, но создан в борьбе с неорганической материей и влечениями к ней. Стихийно перебирая дуалистические перспективы, Фрейд, чья личная жизнь полна в этот период трагизма (он борется со смертельной болезнью), выбирает дуализм борьбы с субстанциальным злом – иным по отношению к цивилизации Эроса.
В период мировой войны Фрейд усиленно думает о смерти, чему свидетельством служит доклад «Мы и смерть». Можно предположить (говоря словами Фрейда, «теперь следует спекуляция, часто далеко заходящая»), что мыслитель испытывает чувства, близкие тем, что гностические философы называли «зовом» и истолковывали как голос инобытия, – чувства оставленности, покинутости, стремления вырваться из круга бытия, некоторого отвращения к жизни. Этот «зов» (на деле трагизм бытия, открывшийся многим мыслителям и художникам той эпохи) заставляет Фрейда всерьез продумать дуалистическую концепцию. Первоначально в ней предстает «злым», враждебным сама жизнь, а инстинкт смерти («зов», который требуется объяснить) – стремлением к исходу из враждебной жизни. Но просветительская направленность Фрейдовской мысли, его гуманизм и, вероятно, внутренние силы заставляют мыслителя поменять знаки в своей дуалистической теории – встать на сторону жизни против смерти.
Работы обращалось внимание на то, что по мере развития психоаналитической теории и практики Фрейд внес существенные изменения в свое учение о человеческих влечениях. Правда, точнее было бы сказать, что речь идет не столько о принципиальных изменениях в самом учении о влечениях, сколько о пересмотре тех психоаналитических положений, в которые пришлось вводить коррективы в соответствии с новыми данными и наработками, полученными и в процессе развития психоанализа.
Фрейд неоднократно подчеркивал, что знания о природе и особенностях влечений представлялись столь недостаточными для создания какой-либо общей теории, что они всегда вызывали у него неудовлетворение своей неопределенностью и неоднозначностью. В самом деле, до возникновения психоанализа многие мыслители пытались выделить основные влечения человека, определяющие и детерминирующие его жизнедеятельность. Причем каждый из них на свой манер выделял в качестве основных столько влечений, сколько ему нравилось или, по крайней мере, представлялось целесообразным. Столкнувшись с подобной ситуацией и с теми трудностями, которые возникали на пути изучения влечений человека, Фрейд был вынужден признать, что ни в одной из областей психологии исследователям не приходилось действовать до такой степени в потемках и что никакое иное знание не было таким важным для обоснования научной психологии.
Для лучшего понимания того, какие изменения были внесены в психоаналитическое учение о влечениях, придется кратко повторить уже сказанное, с тем чтобы в дальнейшем непосредственно перейти к рассмотрению пре-
ломленных через призму деструктивности взглядов Фрейда на взаимоотношения между человеком и культурой.
Итак, первоначально основатель психоанализа взял в качестве аналога дифференциации влечений представления древних мыслителей о голоде и любви. Соответственно этим представлениям он выделил влечения к самосохранению и сексуальные влечения. При этом влечения к самосохранению отождествлялись с влечениями Я, а сексуальные влечения включали в себя более широкий спектр, выходящий за пределы обыденного понимания сексуальности как нечто такого, что сопряжено исключительно с сохранением человеческого рода.
По мере переосмысления психоаналитических взглядов на психосексуальное развитие человека стало очевидным, что либидо не ограничивается сексуальной энергией, целиком и полностью ориентированной на внешний по отношению к человеку объект. Исследование детской сексуальности и анализ нервнобольных с необходимостью подвели к признанию того, что либидо способно отклоняться от внешнего объекта и может быть направлено на собственное Я, которое оказывается для человека не менее сексуальным объектом^ чем окружающие его люди. Причем в ряде случаев собственное Я индивида становится самым важным среди других сексуальных объектов. Речь идет о нарциссическом либидо, когда сексуальная энергия человека направляется не вовне, а вовнутрь себя. Это нар-циссическое либидо оказывается, с одной стороны, выражением тех же самых сил, которые приводят в действие сексуальные влечения, а с другой - тождественным влечением к самосохранению.
Представления Фрейда о нарциссическом либидо, наиболее ярко выраженные, пожалуй, в 1914 году в работе «О нарциссизме», способствовали развитию психоаналитической терапии, поскольку способствовали лучшему пониманию природы нарциссических неврозов, но поставили под вопрос правомерность дуалистического учения о влечениях. Действительно, предшествующая противоположность между влечениями Я и сексуальными влечениями оказалась как бы размытой, так как часть первых влечений была признана либидозной, наделенной сексуальной энергией. Различение двух первоначально выделенных видов влечений человека теряло смысл в силу признания того, что влечение к самосохранению имеет такой же либидоз-
ный характер, как и сексуальное влечение. Это вело к далеко идущим последствиям, связанным с необходимостью отказа от дуалистической концепции влечений и пересмотром представлений о либидо в духе того расширенного толкования, которое было осуществлено Юнгом в его работе «Либидо, его метаморфозы и символы».
Ни то, ни другое не могло быть приемлемым для Фрейда. Дуалистическая концепция влечений позволяла рассматривать бессознательные психические процессы как в качественном, так и в топическом отношении. Осуществленный в 1913 году разрыв с Юнгом, в основе которого помимо всего прочего лежали концептуальные расхождения в понимании либидо, не способствовал радикальному переосмыслению природы влечений, подрывавшему основы психоанализа и без того ставшие объектом критики со стороны сторонников индивидуальной психологии и аналитической психологии.
Однако Фрейд не мог оставаться безучастным по отношении к тому двусмысленному положению, в котором оказалась психоаналитическая теория с признанием нар-циссического либидо. Перед ним во всей остроте встали серьезные и принципиальные вопросы. Если влечения к самосохранению и сексуальные влечения имеют одну и ту же либидозную природу, то, быть может, не стоит проводить между ними какие-либо различия? Если оба влечения являются по своему характеру однопорядковыми, то, возможно, кроме либидозных вообще нет никаких других влечений? При утвердительном ответе на оба вопроса психоанализ оказывается на грани концептуального банкротства. В первом случае психоаналитики должны были признать справедливой критику тех, кто обвинял психоанализ в пансексуализме, с чем никогда не соглашался Фрейд. Во втором случае в идейном споре между основателем психоанализа и Юнгом правым оказывался последний, согласно представлениям которого либидо не ограничивается сексуальностью, а олицетворяет собой силу и энергию влечений вообще.
После мучительных сомнений и глубоких раздумий Фрейд нашел выход из трудного для него и психоанализа положения. Вместо первоначального дуализма, включающего в себя разделение на влечения к самосохранению (влечения Я) и сексуальные влечения, он выдвинул новое, не менее дуалистическое представление о влечении к жизни и вле-
чении к смерти. В концептуально оформленном виде новое представление о влечениях человека было выражено им в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). Применительно к проблемам культуры оно нашло свою последующую разработку десять лет спустя в книге «Недовольство культурой», где основатель психоанализа высказал свои соображения на соотношение между инстинктом жизни и инстинктом смерти, Эросом и Танатосом.
2. Проблематика смерти
Прежде чем рассмотреть вопрос о том, как и каким образом Фрейд пришел к пониманию природы влечений к жизни и влечений к смерти, инстинкта жизни и инстинкта смерти, необходимо, видимо, прояснить то, что может быть связано в лучшем случае с недоразумением, а в худшем - с искажением истинного положения дел. Во всяком случае во многих психоаналитических работах и в критических исследованиях по психоанализу нередко встречаются расхожие представления, согласно которым основатель психоанализа ввел в научный оборот понятие Танатоса и именно в 20-х годах заговорил о проблеме смерти .
Следует иметь в виду, что в своих работах Фрейд не ис пользовал термин Танатос, а предпочитал писать об инстин кте смерти. Понятие Танатоса было введено в психоаналитическую литературу В. Штекелем, который одним из первых обратил внимание на символику смерти в сновидениях и фантазиях пациентов. Поэтому было бы не совсем точно в терминологическом отношении, хотя и вполне справедливо в содержательном плане, говорить о том, что основатель психоанализа выдвинул в 20-х годах соответствующие представления о Танатосе. И если в заглавии этого раздела работы использовано сочетание слов «Эрос и Танатос», то это сделано мною лишь потому, что в настоящее время термин Танатос характеризует собой общие представления о деструктивное™ в психике человека и в культуре. У Фрейда же речь идет об Эросе и инстинкте смерти.
Кроме того, в отечественной и отчасти в зарубежной литературе нередко дается такая оценка, согласно которой Фрейд обратился к проблематике смерти в 20-е годы. Как правило, его размышления о жизни и смерти соотносятся с трагическими событиями, связанными со смертью его
друга А. фон Фройда (1920), 26-летней дочери Софии (1920) и любимого 4-летнего внука Хайнца (1923), когда, по свидетельству очевидцев, основателя психоанализа видели впервые плачущим. Иногда высказывается и точка зрения, в соответствии с которой интерес к проблеме смерти возник у Фрейда в связи с первой мировой войной.
Все это так, поскольку и первая мировая война с ее многочисленными жертвами, и личные переживания по поводу ухода из жизни близких ему людей не могли оставить Фрейда равнодушным к факту смерти. Однако было бы неверно говорить о том, что только под влиянием подобных трагических и печальных событий проблематика смерти попала в поле его зрения и что до этого он никогда не обращался к осмыслению явления смерти как такового.
Первый жизненный урок, заставивший будущего основателя психоанализа задуматься над феноменом смерти, был преподнесен ему в детстве его матерью. В работе «Толкование сновидений» Фрейд изложил одно из своих детских воспоминаний, когда в возрасте шести лет он учился у матери и она ему сказала, что он сделан из земли и должен превратиться в землю. Маленькому Сиги это не понравилось, и он выразил сомнение по этому поводу. Тогда его мать потерла руку об руку и показала черные кусочки кожи, которые отделились при трении ладони об ладонь. Тем самым она хотела наглядно проиллюстрировать сыну ранее высказанную мысль, что все люди сделаны из земли. «Мое удивление этому, - вспоминал Фрейд, - было безгранично, и я усвоил себе веру в то; что впоследствии прочел в словах: «Ты обязан природе смертью» .
Если мы обратимся к письмам Фрейда к невесте, то обнаружим, что до возникновения психоанализа его интересовали проблемы жизни и смерти. В то время он не предавался глубоким размышлениям на эту тему, как это имело место в работе «По ту сторону принципа удовольствия», опубликованной почти сорок лет спустя. Во всяком случае его размышления о жизни и смерти не получили какого-либо концептуального обоснования. Тем не менее в письме к невесте от 29 августа 1883 года он замечал, что все люди «связаны жизнью и смертью» и что жизнь для каждого из нас «завершается смертью, то есть небытием» .
По мере выдвижения психоаналитических идей Фрейд неоднократно обращался к проблеме смерти. Так, в «Толковании сновидений» в поле его зрения оказались снови-
дения, связанные с представлениями человека о смерти близких ему людей. Он обратил внимание на сновидения детей, на их наивные представления о смерти и высказал соображение, согласно которому «страх смерти» чужд ребенку. При этом Фрейд подчеркнул, что представление ребенка о смерти имеет весьма мало общего с пониманием ее взрослым человеком. «Ребенку, - писал он, - не знакомы ужасы тления, могильного холода, бесконечного «ничто» и всего того, что связывается со словом «смерть» в представлении взрослого и что имеется налицо во всех мифах о потустороннем мире» .
В работах, написанных и опубликованных Фрейдом до первой мировой войны, проблематика смерти также находила свое отражение. В частности , в статье «Культурная» сексуальная мораль и современная нервозность» (1908) он писал о том, что с ограничением сексуального удовлетворения «у народов наступает обыкновенно увеличение страха жизни и боязнь смерти» . В работе «Мотив выбора ларца» (1913) он рассматривал немоту в качестве символа смерти и подчеркивал то обстоятельство, что немоту человека можно воспринимать «как олицетворение самой смерти, как богиню смерти» . В книге «Тотем и табу» (1913), исследуя табу мертвецов и демонизм умерших, основатель психоанализа высказал мысль, согласно которой «табу покойников вытекает из противоположности между сознательной болью и бессознательным удовлетворением по поводу смерти» . Одним словом, вопреки распространенному мнению, его обращение к проблематике смерти имело место до того, как он столкнулся с массовыми убийствами в период первой мировой войны и смертью близких ему людей в 20-е годы.
Первая мировая война подтолкнула Фрейда к более глубоким размышлениям о проблеме смерти. 16 февраля 1915 года он выступил в Вене с докладом «Мы и смерть» и в начале того же года опубликовал в психоаналитическом журнале «Имаго» статью «Размышления о войне и смерти».
В докладе «Мы и смерть» Фрейд подчеркнул, что психоанализ взял на себя смелость выступить с утверждением, согласно которому каждый из нас в глубине души не верит в собственную смерть. Бессознательное отношение современного человека к смерти во многом напоминает собой аналогичное отношение первобытного человека, и в этом плане в каждом из нас жив наш предшественник, не ве-
ривший в собственную смерть, но прибегавший к убийству другого, воспринимаемого в качестве врага. На основе исторического сопоставления и выдвинутых им психоаналитических идей Фрейд высказал ряд соображений, получивших в дальнейшем свое концептуальное обоснование в работах 20-30-х годов. В частности, он говорил о том, что осознание вины произошло из двойственного чувства по отношению к покойнику, а страх смерти - из идентификации с ним, современные люди являются потомками бесконечной череды поколений убийц, а страсть к убийству сохраняется у нас всех в крови, нашим задушевным отношениям с другими людьми всегда присуща доля враждебности, и именно она дает толчок бессознательному желанию смерти, Одновременно с этими соображениями основатель психоанализа поставил вопрос о том, не следует ли в свете психоаналитических идей пересмотреть наше отношение к смерти. Если наше бессознательное не верит в собственную смерть, то это является результатом культурного отношения к смерти, свидетельствующего о психологически завышенной мотивации жизни, и, следовательно, не должны ли мы смириться с истиной, что все мы смертны. «Не лучше ли было бы, - вопрошал Фрейд, - вернуть смерти в действительности и в наших мыслях то место, которое ей принадлежит, и понемногу извлечь на свет наше бессознательное отношение к смерти, которое до сих пор мы так тщательно подавляли?» .
Фрейд понимал, что поставленные им вопросы могут быть восприняты в качестве некого призыва регрессировать на предшествующие ступени культурного развития. Поэтому он специально подчеркивал, что речь идет не о рассмотрении смерти как высшей цели, а о том, что изменение отношения к ней может способствовать тому, чтобы сделать жизнь более сносной. Не случайно, перефразируя известное высказывание древних «если хочешь мира, готовься к войне», основатель психоанализа в конце своего доклада заявил: «Если хочешь вынести жизнь, готовься к смерти» .
В статье «Размышления о войне и смерти» Фрейд, фактически, повторил свои идеи, относящиеся к проблеме и изложенные им в докладе «Мы и смерть». Особое внимание он обратил на то разочарование, которое вызвала первая мировая война у людей, и на изменившееся отношение к смерти, которую эта война навязала людям. При этом он
подчеркнул, что войны никогда не прекратятся, пока разделяющая нации враждебность «указывает на мощную силу инстинктов в психике», изучаемая детьми в школах история мира «в значительной степени является серией убийств одного народа другим», вызванные первой мировой войной ощущаемые людьми замешательство и полное бессилие в значительной степени определены тем, что «мы не можем сохранить наше прежнее отношение к смерти, а новое еще не выработалось» .
Следует, пожалуй, обратить внимание на то обстоятельство, что, несмотря на свои размышления о смерти и вопро-шания, связанные с необходимостью, на его взгляд, изменить отношение людей к ней, вплоть до 20-х годов Фрейд не решался говорить ни об инстинкте агрессии, ни об инстинкте смерти, хотя уже в 1915 году признал существование агрессивного, деструктивного влечения, наряду с сексуальными импульсами составляющего основу садизма. Признание таковых в качестве неизменных спутников человеческой жизни нашло свое отражение лишь в работах позднего периода его исследовательской и терапевтической деятельности, что имело место, в частности, в его книгах «По ту сторону принципа удовольствия» и «Недовольство культурой».
3. Шпильрейн: деструкция, инстинкт разрушения, смерть
Интересно отметить, что к тому времени, когда Фрейд выступил с докладом и статьей, посвященными проблемам смерти, ряд психоаналитиков высказывал различные идеи, непосредственно относящиеся к осмыслению явлений агрессивности, деструктивности, смерти. Вполне очевидно, что основатель психоанализа знал об этих идеях, но в то время он не только не воспринял их, но и сдержанно, критически отнесся к подобного рода теоретическим новациям в психоанализе.
В период 1910-1912 годов такими аналитиками, как В. Штекель, К. Г. Юнг и С. Шпильрейн, были высказаны соображения о разрушительных силах, действующих в психике человека. Так, Штекель считал, что проявление страха у пациентов нередко связано с темой смерти . Осуществив сравнительный анализ любви и ненависти, он также пришел к выводу, что в истории человечества нена-
висть возникла раньше любви. Наконец, согласно его взглядам, в сновидениях и фантазиях пациентов часто проявляются такие сюжеты и мотивы, которые свидетельствуют о символическом проявлении внутренней тенденции к смерти. В свете последнего соображения им как раз и была высказана идея о Танатосе как влечении к смерти. На примере разбора многочисленных сновидений он показал, что, наряду с желанием жить, человек обладает и желанием умереть.
Юнг исходил из того, что либидо включает в себя силы, направленные как на созидание, так и на разрушение. Как было им отмечено в работе «Либидо, его метаморфозы и символы» (1912), страх невротика перед эротическими влечениями может привести к тому, что он не захочет участвовать в битве за жизнь. Он душит в себе бессознательные желания и тем самым, по выражению Юнга, совершает как бы самоубийство. Отсюда проистекают различного рода фантазии о смерти, сопровождающиеся отказом от эротических желаний. Как это ни странно покажется на первый взгляд, но «страсть уничтожает саму себя», и либидо «есть бог и дьявол». «Любовь, - замечал Юнг, - подымает человека не только над самим собою, но также над границами его смертности и земнородности ввысь к божественности, и в то же время, как она подымает его, она и уничтожает его» .
В 1912 году Сабина Шпильрейн опубликовала в одном из психоаналитических журналов статью «Деструкция как причина становления», в которой в явной форме выразила свое представление о присущем человеку деструктивном начале. Ранее, на состоявшемся в ноябре 1911 года заседании Венского психоаналитического общества она высказала идею о склонности человека к деструктивности, а несколько дней спустя на другом заседании того же общества выступила с сообщением «О трансформации», где, ссылаясь на русского биолога И. Мечникова, говорившего об «инстинкте смерти», в скрытом состоянии гнездившемся «в глубине человеческой природы» , поставила вопрос о необходимости осмысления проблемы существования данного инстинкта в человеке.
Присутствовавший на этих заседаниях Венского психоаналитического общества Фрейд сделал несколько возражений по поводу увлечения Шпильрейн биологическими концепциями. В одном из писем к Юнгу (от 21 марта
1912 года), который был в свое время научным руководителем Шпильрейн, он отметил исследовательские способности молодой девушки, но в то же время подчеркнул, что рассмотренное ею деструктивное желание не может быть им принято, так как оно ему «не по вкусу».
В связи с этим следует, пожалуй, сказать о том, что выражение Фрейда «не по вкусу» не несет в себе налета субъективности, как это может быть воспринято на первый взгляд. Дело в том, что в ранний период своей исследовательской и терапевтической деятельности Фрейд придерживался точки зрения, согласно которой деструктивность и агрессивность не рассматривались в качестве самостоятельного влечения человека. Еще до того, как Шпильрейн выступила с идеей о склонности человека к деструктивности, один из сподвижников основателя психоанализа Альфред Адлер высказал соображения относительно.того, что человек может испытывать страх, возникающий у него на основе подавления «агрессивного влечения», которое, по его мнению, играет заметную роль как в жизни, так и в неврозе.
Фрейд и Адлер разошлись по идейным соображениям в 1911 году. Двумя годами ранее в работе «Анализ фобии пятилетнего мальчика» основатель психоанализа критически отнесся к высказанной Адлером идее об агрессивном влечении. Он выразил свое несогласие с тем, что в случае фобии страх объясняется вытеснением агрессивных склонностей ребенка. По этому поводу он писал: «Я не могу решиться признать особое агрессивное влечение наряду и на одинаковых правах с известными нам влечениями самосохранения и сексуальными. Мне кажется, что Адлер неправильно считает за особенное влечение общий и непременный характер всякого влечения и именно то «влекущее», побуждающее, что мы могли бы описать как способность давать толчок двигательной сфере. Из всех влечений не осталось бы ничего, кроме отношений к цели, после того как мы отняли бы от них отношение к средствам для достижения этой цели, «агрессивное влечение». Несмотря на всю сомнительность и неясность нашего учения о влечениях, я все-таки пока держался бы привычных воззрений, которые признают за каждым влечением свою собственную возможность сделаться агрессивным и без того, чтобы быть направленным на объект» .